Рафаэль Сабатини
Одиссея Капитана Блада
именитый, гордый, храбрый и несведущий адмирал держал военный совет, менее
всего похожий на таковой, ибо этот флотоводец пригласил к себе капитанов
эскадры только для того, чтобы навязать им свою волю. В глухую полночь,
когда защитники Сент-Джона уснут, уверенные, что до утра им не приходится
опасаться нападения, испанские корабли, миновав форт, с потушенными огнями
незаметно войдут в бухту. Восход солнца застанет их уже на якоре в глубине
бухты, примерно в миле от форта, и жерла их орудий будут наведены на город.
Так они сделают шах и мат антигуанцам!
Согласно этому плану испанцы и действовали: поставив паруса к ветру,
который им благоприятствовал, и взяв рифы, чтобы идти бесшумно, корабли
медленно продвигались вперед сквозь бархатистый мрак ночи. Флагманский
корабль шел впереди, и вскоре вся эскадра приблизилась к входу в бухту, где
мрак был еще более непроницаем и в узком проливе между высокими отвесными
берегами вода казалась совсем черной. Здесь было тихо, как в могиле. И ни
единого огонька. Лишь вдали, там, где волны набегали на берег, тускло белела
фосфоресцирующая лента прибоя, и в мертвой этой тишине чуть слышен был
мелодичный плеск волн о борт корабля. Флагманский галион был уже в двухстах
ярдах от форта и от того места, где затонула "Атревида". Команда в
напряженном молчании выстроилась у фальшборта: дон Мигель стоял на юте,
прислонившись к поручням, неподвижный, словно статуя. Галион поравнялся с
фортом, и дон Мигель в душе уже праздновал победу, когда внезапно киль
флагмана со скрежетом врезался во что-то твердое: корабль, весь содрогаясь,
продвинулся под все усиливающийся скрежет еще на несколько ярдов и стал --
казалось, лапа какого-то морского чудища пригвоздила его корпус к месту. А
наполненные ветром паруса недвижного корабля громко хлопали и гудели, мачты далее