Рафаэль Сабатини
Одиссея Капитана Блада
-- Да ты сразу стал записным дуэлянтом, Джереми! Прямо грозой всех
шелковых камзолов! Ах, пожалуй, мне пора отрезвить тебя, мой дорогой Тибальд
[81], пока ты со своим бахвальством не влип сноха в какую-нибудь скверную
историю.
Хмурая морщина прорезала высокий чистый лоб юноши.
-- Что это значит -- отрезвить меня? -- сурово опросил он. -- Уложил я
вчера этого француза или не уложил?
-- Нет, не уложил! -- снова от души расхохотавшись, отвечал Блад.
-- Как так? Я его не уложил? -- Джереми подбоченился. -- Кто же его
тогда уложил, хотелось бы мне знать? Кто? Может быть, ты скажешь мне?
-- Скажу. Я его уложил, -- сказал капитан Блад я снова стал серьезен.
-- Я его уложил медным подсвечником. Я ослепил его, пустив ему солнце в
глаза, пока ты там ковырялся со своей шпагой... -- И, заметив, как побледнел
Джереми, он поспешил напомнить: -- Иначе он убил бы тебя. -- Кривая усмешка
пробежала по его гордым губам, в светлых глазах блеснуло что-то неуловимое,
и с горькой иронией он произнес: -- Я же капитан Блад.
ИСКУПЛЕНИЕ МАДАМ ДЕ КУЛЕВЭН
Граф дон Жуан де ля Фуэнте из Медины, полулежа на кушетке возле
открытых кормовых окон в своей роскошной каюте на корабле "Эстремадура",
лениво перебирал струны украшенной лентами гитары и томным баритоном напевал
весьма популярную в те дни в Малаге игривую песенку.
Дон Жуан де ля Фуэнте был сравнительно молод -- не старше тридцати лет;
у него были темные, бархатистые глаза, грациозные движения, полные яркие
губы, крошечные усики и черная эспаньолка; изысканные манеры его дополнял
элегантный костюм. Лицо, осанка, даже платье -- все выдавало в нем далее