Рафаэль Сабатини

Одиссея Капитана Блада

-- Да ты сразу стал записным дуэлянтом, Джереми! Прямо грозой всех шелковых камзолов! Ах, пожалуй, мне пора отрезвить тебя, мой дорогой Тибальд [81], пока ты со своим бахвальством не влип сноха в какую-нибудь скверную историю. Хмурая морщина прорезала высокий чистый лоб юноши. -- Что это значит -- отрезвить меня? -- сурово опросил он. -- Уложил я вчера этого француза или не уложил? -- Нет, не уложил! -- снова от души расхохотавшись, отвечал Блад. -- Как так? Я его не уложил? -- Джереми подбоченился. -- Кто же его тогда уложил, хотелось бы мне знать? Кто? Может быть, ты скажешь мне? -- Скажу. Я его уложил, -- сказал капитан Блад я снова стал серьезен. -- Я его уложил медным подсвечником. Я ослепил его, пустив ему солнце в глаза, пока ты там ковырялся со своей шпагой... -- И, заметив, как побледнел Джереми, он поспешил напомнить: -- Иначе он убил бы тебя. -- Кривая усмешка пробежала по его гордым губам, в светлых глазах блеснуло что-то неуловимое, и с горькой иронией он произнес: -- Я же капитан Блад. ИСКУПЛЕНИЕ МАДАМ ДЕ КУЛЕВЭН Граф дон Жуан де ля Фуэнте из Медины, полулежа на кушетке возле открытых кормовых окон в своей роскошной каюте на корабле "Эстремадура", лениво перебирал струны украшенной лентами гитары и томным баритоном напевал весьма популярную в те дни в Малаге игривую песенку. Дон Жуан де ля Фуэнте был сравнительно молод -- не старше тридцати лет; у него были темные, бархатистые глаза, грациозные движения, полные яркие губы, крошечные усики и черная эспаньолка; изысканные манеры его дополнял элегантный костюм. Лицо, осанка, даже платье -- все выдавало в нем далее