Рафаэль Сабатини
Одиссея Капитана Блада
удалось.
Отложив на минуту весла, Блад выпрямился. Его худое мужественное лицо
озарила веселая улыбка.
-- Ведь я капитан Блад!
Но прежде, чем они добрались до мола, настойчивость доньи Исабелы
вынудила Блада дать более подробные объяснения. Красивые мягкие глаза
девушки наполнились слезами.
Блад провел лодку сквозь лес мелких суденышек к омываемой морем
лестнице мола и, спрыгнув на берег, протянул девушке руку, помогая ей выйти
из баркаса.
-- Вы извините меня, если я не стану здесь задерживаться, -- сказал он,
все еще удерживая ее руку в своей.
-- Да, да. Идите, и да хранит вас Бог! -- Не отпуская его руки, донья
Исабела наклонилась ближе. -- Вчера вечером я думала, что вы были посланы
небом, чтобы спасти... этого человека. Сегодня я знаю: Бог послал вас, чтобы
спасти меня, и я всегда буду помнить это.
Эта фраза доставила капитану Бладу немалое удовольствие и удержалась в
его памяти, о чем мы можем судить по ответу на приветствие хозяина
голландского брига. Ибо с похвальным благоразумием он отказал себе в
удовольствии выслушать такие же благодарности от членов семейства Сотомайор,
памятуя о присутствии в Ла-Ача дона Франсиско де Вильямарга, и поскорее
отплыл, не давая себе отдыха, покуда баркас не ударился о выпуклый корпус
корабля пунктуального голландца.
Классенс, хозяин брига, приветствовал его, стоя на полуюте.
-- Вы рано поднялись, сэр, -- заметил румяный улыбающийся голландец.